ВЛАСТЬ АРХЕТИПА В ПСИХОТЕРАПИИ И МЕДИЦИНЕ

Убежденность социальных работников мотивирована философией, корни которой уходят во времена Просвещения. В основе подобного мнения лежит утверждение, что индивид может и должен быть благоразумным и социально адекватным, и цель его жизни состоит в том, чтобы развиваться до некоторой степени «нормально» и счастливо. У ребенка должны быть нежная заботливая мать и отец, способный создать для него благоприятные материальные условия жизни. Окончив школу, подростку следует посоветоваться с родителями, не торопясь, выбрать профессию и вступить в брак. В дальнейшем «нормальный» человек должен быть отличным родителем, который заботится о своих детях до их совершеннолетия. Дети взрослеют, и вот наступает пора счастливой старости. Согласно такой философии перед людьми стоит задача воспитания здоровых, социально адекватных и готовых к межличностным отношениям людей. Невротического развития, социальной неадекватности, своеобразных семейных отношений и странностей вообще следует избегать. Если человек не развивается подобным образом, то, полагают, что в этом повинно трудное детство и дурное воспитание. Поэтому задача социальных служб заключается в том, чтобы контролировать соблюдение «нормы» вне зависимости от желания подопечного.

На первый взгляд правота данной философии, представленной здесь в упрощенном виде, кажется бесспорной. Но никогда не следует забывать о плюрализме мнений. Философия «нормальности и социальной адекватности» не всегда была ведущей. В частности, ранние и средневековые христиане придерживались иных взглядов. Они не стремились к воспитанию здоровых, «нормальных» и социально адекватных людей, а заботились о спасении души и обретении царства небесного. Такие понятия, как душевное здоровье или психическое расстройство, социальная адекватность и асоциальное поведение, межличностные отношения, проблема отделения от родителей, играли в христианском мировоззрении роль весьма незначительную. Способы достижения душевного равновесия, которыми пользовались христиане в Средние века, могли бы быть охарактеризованы в двадцатом столетии как невротические, а поведение многих верующих — как абсолютно асоциальное. Ярким примером этому служат жития святых, людей, которые, не боясь трудностей, на свой лад приближались к Богу. Кроме того, я вспоминаю в этом контексте так называемых застывших святых, христиан со Среднего Востока, служивших Богу весьма своеобразным способом, проводя большую часть своей жизни сидя или стоя на столбе. Застывшие святые и отшельники, жившие в пустыне и питавшиеся пауками и ящерицами, вряд ли являют собой образец социальной адекватности. Что касается святых, которые раздавали свое имущество, вели нищенское существование, просили милостыню, то, согласно современным, в частности, швейцарским законам, их следовало бы в соответствии с определенной статьей административного кодекса взять под опеку, поскольку они подвергают себя опасности нужды и разорения. Аскеты, которые истязали себя и постились, предстают в рамках философии Просвещения, в лучшем случае, в виде чудаков и неудачников, в худшем — в виде потенциальных пациентов психиатрической клиники.

В Средние века, в христианской Европе, время от времени появлялись люди, не согласные с преобладавшими тогда религиозными взглядами, люди, полагавшие, что католическая церковь не представляет собой все возможные пути для спасения души,— мнение, стоившее этим вольнодумцам преследований, пыток и казней. Сейчас слово инквизиция звучит как синоним зла.

Однако сами инквизиторы могли бы убедительно оправдать свои деяния, что они, впрочем, и делали, представая в своих собственных глазах добропорядочными и благонамеренными людьми и создавая вокруг инквизиции сочувственное общественное мнение. Видные христианские деятели того времени были абсолютно уверены, что их представления о путях исцеления человеческих душ являются единственно верными. Перед инквизицией, по сути, стояла двойная задача: с одной стороны, она должна была защищать общество от еретиков, с другой стороны — «перевоспитывать», «спасать» самих еретиков. Заключая несчастных в тюрьмы, подвергая людей пыткам, инквизиторы стремились способствовать тому, чтобы еретики осознали через потрясение правоту католицизма, покаялись, вернулись на путь истинный. Аутодафе было одновременно актом умерщвления общественно опасной персоны и искупления грехов. Доходило до того, что злостный еретик, признавший перед казнью свои заблуждения, все же подвергался сожжению, поскольку общество необходимо было избавить от его присутствия, однако, следуя своеобразному понятию человеколюбия и поощрительно отмечая раскаяние грешника, перед ужасной процедурой его удавливали.

Таким образом, первоначально инквизиция была создана вовсе не с целью преследования, истязания, казней,— своеобразной сверхзадачей инквизиции была забота о человечестве и каждом индивиде. Инквизиторы были уверены, что они должны любым способом добиться соблюдения единственно верных официальных взглядов католической церкви.

В клятве Гиппократа говорится, что врач берет на себя обязательство руководствоваться в лечении больного человека отличными знаниями медицины и чистой совестью, избегать любой несправедливости и заботится исключительно о благе пациента. Возвышенный образ врача, рассматривающего медицину как искусство, как призвание, как святое дело, популярен на Западе.

И действительно, в клятве Гиппократа не упомянуты теневые аспекты врачебной профессии. Шарлатанство представляет собой постоянную угрозу врача, сопровождая последнего наподобие «теневого двойника». Врач может быть шарлатаном вполне сознательно, а может и не отдавать себе отчет в том, что обманывает пациентов.

Великолепный исторический пример шарлатанства — искренние советы Архиматея из Салерно, который, в частности, рекомендовал: «Больному пообещай исцеление, его близким скажи, что заболевание весьма тяжелое. Если он умрет, то скажут, что ты предсказывал смерть, если выздоровеет, то слава твоя возрастет».

В деятельности психотерапевта проявляются не только черты, роднящие ее с профессией врача, но и особенности, позволяющие искать аналогию между аналитиком и священником, проповедником. Образ служителя Господа переживал в процессе исторического развития множество метаморфоз и кроме того различается в зависимости от региона и конфессии. Скажем, в Европе бытует определенное представление о священнике и проповеднике христианско-иудаистского культурного круга. В его обязанности входит поддерживать связь с Богом, хотя никто не требует от священнослужителя быть проводником божественной воли, подобно пророкам Ветхого Завета

Жизнь священника должна проходить в честном служении Богу, основанном на божественном откровении, изучении Священного Писания, церковной традиции и исполнении воли Господней.

«Теневой двойник» священника — лицемер, лжец, человек, который проповедует, чтобы иметь влияние на людей и достигнуть власти над ними. Нередко сами члены паствы, подобно пациентам, провоцируют проявление у священника теневых аспектов, искушая его на лицемерие. Вспомним, что веру неотступно сопровождает сомнение. Но ведь ни один верующий не желает услышать от проповедника слова сомнения, которого и так предостаточно у каждого человека. Поэтому священнику подчас не остается ничего другого, как лицемерить, утаивать свое сомнение и маскировать духовную опустошенность высокопарными речами. Если он слабоволен, то это может стать его привычкой.

Люди обращаются к священнику, полагая, что именно он может направить их на путь истинный. У священника возникает ощущение, что он знает истину. В идеальном случае священник являет собой образец, поскольку учение, которое он проповедует, иным способом не обосновать. Это положение способствует активизации еще одного теневого двойника, который заставляет священника приукрашивать себя в глазах паствы. Тень мнимого пророка неотступно преследует священника и проповедника. Многие современные священники, не желающие становится лицемерами, отказываются от запятнавшего себя, по их мнению, внешнего облика и этикета традиционного христианского пастыря. Проповедник выступает теперь в светлом костюме, держа руку в кармане. Шарлатанство и тень мнимого пророка издавна сопровождают представителей церкви и медицины.

Человек всегда был предрасположен к болезням, тело его слабо, с момента рождения обречено на смерть. С тех пор как существует человек, он болеет и с болезнями борется. Люди лечили ранения, которые получали, противостояли распространявшимся, как смерч, эпидемиям. Борьба между «здоровьем» и «болезнью» бушует с первобытных времен, и уже тогда появился целитель — некто, готовый извлечь шип из стопы раненого, неспособного сделать это самостоятельно. Больной и целитель—фигуры архетипические. Раненый взывал о помощи, и другой человек спешил на этот зов. Ситуация, в которой сталкиваются два человека, из которых один — больной, а другой — целитель, предпринимающий попытки его вылечить, возникла в незапамятные времена и архетипична не меньше, чем отношения мужчины и женщины, отца и сына, матери и дочери и т. д. Именно об этом говорил К. Г. Юнг, понимая под архетипом* врожденный стереотип человеческого поведения. В архетипической ситуации человек действует в соответствии со скрытой в нем фундаментальной схемой, типичной для каждого. Подразумевает ли архетип целителя и больного власть?

В человеческих отношениях участвуют два субъекта, воспринимающие партнера как субъект. Отношения, в которых на первый планвыступает власть, характерны тем, что субъект стремится превратить партнера в объект. В том случае, если партнер покоряется, субъект получает возможность манипулировать объектом в своих целях. Такая ситуация вызывает у доминирующего субъекта чувство собственной значительности и вместе с тем снимает с объекта любую ответственность. Таков один тип власти.

Другой ее тип — «самообожествление» (нем. Selbstvergottung). Человек с комплексом бога желает господствовать над людьми, подобно божеству. Данный тип власти исключительно опасен как для тирана, так и для простого народа. Цезарь, Наполеон, Гитлер — вот некоторые примеры самообожествления. Якоб Буркхардт* считал, что первоосновой такой власти является зло. Другой тип власти наблюдается в архетипической коллективной ситуации главаря и его банды, короля и его дружины и т.д., чему в принципе соответствует власть в политике, промышленности и армии. Такая власть не несет безусловное зло.

Архетип можно определить как врожденную возможность поведения, выработавшуюся в процессе человеческой истории, или как класс психических содержаний, события которого не имеют своего источника в отдельном индивиде. Люди архетипически реагируют на кого-либо или что-либо в стереотипной, но всякий раз переживаемой заново ситуации.

Мать или отец архетипически реагируют на сына или дочь, мужчина реагирует архетипически на женщину и т. п. Определенные архетипы имеют два полюса, поскольку в основе архетипа лежат полярности. Каким образом возникло архетипическое поведение, мы можем лишь догадываться. Можно предположить, что первоначально в сознании индивида доминировал один полюс архетипа, а другой полюс независимо существовал у иного человека. Однако исторические факты убеждают в том, что оба полюса архетипа всегда были заключены в одном сознании.

В человеческой психике с момента рождения присутствуют архетипические полярности, поэтому при контакте с «внешним» полюсом архетипа активизируется полюс «внутренний» (необходимо отметить, что он может проявляться и без внешней активизации). Дитя пробуждает в женщине материнские чувства, поскольку такое отношение к ребенку является у женщины врожденным и обусловлено тем, что младенец длительное время находится в чреве матери. Быть может, не следует вообще вести разговор отдельно о материнском, детском или отцовском архетипах, а правильнее будет говорить об архетипах: мать-дитя, отец-дитя и др., подобно тому, как в последнее время все чаще не разделяют архетипы сенекса и пуэра, рассматривая их в архетипической связке сенекс-пуэр.

Продолжая эту мысль, мы можем предположить, что не существует изолированных архетипов целителя и пациента. Целитель и пациент —это лишь аспекты данного архетипа. Подобно тому, как не существует материнский архетип, а лишь архетип мать-дитя, нет и архетипа целителя, а есть архетип целитель-пациент.

Когда человек заболевает, проявляются черты архетипа врач-больной. Больной стремится получить помощь у «внешнего» целителя, в то же время у него активизируется целитель «внутренний». Это психологическое явление получило название «исцеляющего фактора». Последний олицетворяет «врача» в самом пациенте, помогающего ему ничуть не меньше врача «внешнего». Исцеляющий фактор — это врач, заключенный в человеческом сознании. Некоторые болезни могут излечиваться без участия «внутреннего целителя». О пациентах, пассивно воспринимающих собственное лечение, часто говорят в обиходном языке, что «они не хотят выздоравливать». Отсутствие воли к выздоровлению, разумеется, не имеет отношения к воле эго, поэтому правильнее в этом случае было бы не описывать данный феномен словами «пациент не хочет выздоравливать», а говорить, что «внутренний целитель проявляется слабо».

Многие болезни и травмы требуют врачебного вмешательства, но ни один врач не сможет помочь, если отсутствует врач «внутренний». Хирург может накладывать швы на раны, но в душе пациента должна существовать некая сила, способствующая преодолению болезни. Вообразить себе исцеляющий фактор в пациенте несложно. А как выглядит то же самое у врача? Здесь мы сталкиваемся с архетипом «раненого целителя». Кентавр Хирон, ученик Асклепия, страдал от неизлечимых ран (термин «раненый целитель» возник из легенды об Асклепии, боге врачевания, известном тем, что в память о собственных ранах и страданиях он основал святилище в Эпидавре, где могли исцеляться все желающие. Обучающий искусству исцеления кентавр Хирон обычно изображался страдающим от неизлечимых).

Рассмотрим аспекты расщепленного архетипа, взяв за точку отсчета проблему власти. Психике индивида нелегко переносить полярности, человек любит ясность и, как правило, стремится к устранению внутренних противоречий. Потребность в однозначности может обуславливать тот факт, что полярности архетипов в известном смысле расщепляются. Одна из полярностей вытесняется в бессознательное, что может приводить к психическим расстройствам. Вытесненная часть архетипа может также проецироваться вовне. Например, больной может проецировать «внутреннего целителя» на лечащего врача, а врач — собственное «ранение» на больного. Проекция полярности вовне моментально создает удовлетворительную ситуацию. Однако в перспективе психический процесс начинает, образно говоря, блуждать в чаще. Такая ситуация характеризуется, к примеру, тем, что излечение пациента перестает касаться его самого и становится обязанностью врача, медсестры, медперсонала больницы и т. д. У самого пациента не остается никакой ответственности за происходящее, в надежде на улучшение он сознательно или бессознательно начинает уступать инициативу лечащему врачу, перекладывая на него функции «исцеляющего фактора». Такой пациент может следовать предписаниям врача и нарушать их, принимать прописанные ему лекарства или спускать их в унитаз; в поликлиниках и больницах можно встретить тысячи пациентов такого рода. Они всегда на что-то жалуются. Воли к выздоровлению и веры в него у них уже нет. Они ведут себя какшкольники, полагающие, что во время занятий активным должен быть только учитель.

Вытеснение одной из полярностей архетипа приводит врача к обратной ситуации. У него появляется впечатление, что слабости, болезни, ранения не имеют к нему никакого отношения. Он начинает ощущать себя всесильным, неуязвимым целителем, живущим в ином измерении, чем бедные существа, именуемые пациентами. Такой врач не способствует проявлению у своего подопечного исцеляющего фактора. Он является только целителем, а пациент — только больным. Ситуации предельно ясна: с одной стороны, врач, здоровый и сильный, с другой — пациент, больной и слабый.

Расщепление архетипа ликвидируется посредством применения власти. Именно поэтому власть врача выглядит столь ничтожной и напыщенной: ведь она является следствием психологической и моральной несостоятельности обоих — врача и пациента. Врач забывает о своих потенциальных «ранах», т, е. перестает ощущать свои патологические возможности, рассматривая в качестве больного (и потенциально больного) только пациента. Такой «целитель» объективизирует болезнь, не желает принимать во внимание собственные слабости, возносит себя до небес, низводя тем самым пациента, и добивается власти не благодаря своим достоинствам, а по вине психологической несостоятельности. Иными словами, одна из полярностей архетипа вытесняется, а повторно архетип объединяется посредством применения власти. Кстати сказать, пациент может произвести то же самое, только наоборот. Возникает вопрос, как часто вообще расщепленные полярности архетипов объединяются посредством власти? Происходит ли так со всеми архетипами, точно ответить не берусь, но, на мой взгляд, данный феномен встречается довольно часто. Например, если расщепляется архетип мать-дочь, то большую роль в отношениях между матерью и дочерью начинаетиграть проблема власти. На практике это означает, что мать перестает ощущать в себе дочернее начало, не признает никаких слабостей, тогда как дочь становится беспомощным существом, зависимым от матери, которая, используя силу, дочерью манипулирует. Возникает отношение между сильной, доминирующей матерью и слабой, зависимой дочерью, не ощущающей в себе материнского начала. Сочетание власти и покорности — вот результат попытки объединить расщепленный архетип посредством власти.

Образ «раненого целителя» символизирует острое и драматичное осознание болезни как состояния, амбивалентного здоровью, убеждение в потенциальном разложении собственного тела и духа. Переживая подобные чувства, врач достигает эмпатии с пациентом, перестает над ним доминировать и, что самое важное, уже не нуждается более во власти. В психике каждого человека содержится архетип здоровья и болезни. Однако для врача данный архетип имеет совершенно особенное, почти магическое значение. Следуя своей склонности человек избирает себе профессией медицину. Выбор медицинской карьеры, как правило, отнюдь не продиктован соблазном легкого достижения власти, как раз наоборот — врач хочет лечить людей. Медиков привлекают архетипические противоположности здоровья и болезни, врач хочет в полной мере ощутить их на себе. К сожалению, не все из тех, кто становится врачами, в состоянии длительное время переносить сосуществование двух полюсов архетипа «раненого целителя» — целителя и больного.

Проблематика названных профессий имеет одну общую черту — проблему расщепленного архетипа, которая проявляется в формах специфических для каждого из данных видов деятельности. Таким образом, высказанные соображения могут быть с известными оговорками и изменениями отнесены ко всем этим профессиям. Ничтожные, высокомерные, стремящиеся к власти врач и психотерапевт, становящиеся подчас мнимыми пророками и шарлатанами, социальный работник, играющий роль инквизитора, близки по своей архетипической проблематике. Над ними давлеет архетип целителя и больного; они должны выносить тяжесть обеих полярностей этого архетипа; они могут становиться «ранеными целителями» или вытеснять один полюс архетипа, проецируя его вовне, и тем самым оказываться под влиянием той или иной формы стремления к власти. При ближайшем рассмотрении проблема расщепленного архетипа обнаруживается и в другой профессии, которую следует также отнести к профессиям помогающим,— в педагогической деятельности. С глубокой древности бытует мнение, противопоставляющее неискушенных детей умудренным взрослым. Внешнему, очевидному противопоставлению детей и взрослых соответствует внутреннее напряженное противостояние между зрелостью и детством.

Архетип привлекающий учителя, содержит в себе аспекты опытной зрелости и детской наивности. Из этого следует вывод, что хороший учитель в какой-то степени ощущает себя самого ребенком. Наличие в его психике двух полюсов архетипа гарантирует ему успех и взаимопонимание в работе с учениками. Секрет этого успеха кроется в поощрении у ребенка взрослого начала подобно тому, как врач способствует проявлению у пациента «исцеляющего фактора». На практике это может выражаться в поддержании неформальной обстановки во время занятий, но в рамках, позволяющих проводить процесс обучения. Учителю необходимо быть непосредственным. Если после обеда у него появляется детское желание пойти в лес и послушать птиц, ему стоит совершить эту прогулку со всем классом. Образование включает в себя не только обучение чему-то, но и пробуждение в ученике тяги к знаниям. Учитель будет способен на это лишь в том случае, если сам он не чужд детскому любопытству. К сожалению учебные планы всеми силами стараются погубить непринужденность учителя.

У многих учителей архетип расщепляется, детское начало вытесняется и проецируется вовне, на учеников, которым отныне приписываются все детские черты. Учитель начинает ощущать себя исключительно опытным взрослым человеком и воспринимать детей как неискушенных учеников. Прогресс в занятиях блокируется. Дети перестают проявлять взрослые черты. В такой ситуации учитель олицетворяет собой интеллект, а ученики — глупость. Учитель жалуется на то, что раньше ученики стремились к знаниям, и сохраняет связь с учениками лишь посредством власти и «дрессировки». Вместе с тем его впечатление от работы бывает испорчено, чувствует он себя, как правило, удрученно. Все новое, свежее, имеющее отношение к детскому энтузиазму в нем умерло. Он противостоит детям, представляющим собой внешнюю проекцию архетипической полярности.